День Победы

ФАШИСТ ПРОЛЕТЕЛ

21 декабря 2009 2308

До войны в небе над нами иногда пролетали небольшие тарахтящие самолеты (аэропланы). Раза два высоко в небе проплывали беззвучные дирижабли. Мы, детвора, радовались, махали им, кричали во все горло, а потом рассказывали и хвастались, что летчик именно ему помахал рукой.

Началась война. Мужчины ушли на фронт. Наш детекторный радиоприемник забрали. Немцы рвались к Москве. Небо на западе озарялось всполохами взрывов, слышался отдаленный орудийный гул — канонада. Говорили, что немцы бомбили Бужаниново.

Фото № 1. В Ивашкове, где я жил с мамой при школе, было тихо. Пионерских лагерей в это лето 1941 года не было. Барский трехэтажный дом стоял пустым. Две длинные застекленные веранды у парка (столовая и спальня) тоже пустовали. Над имением, рядом с барской конюшней и коровниками, возвышалась высокая бетонная силосная башня. Там в счастливые годы пионерских лагерей динамо-машина вырабатывала электричество.

Ниже имения гудело шоссе. Нескончаемым потоком шли от Ярославля грузовики, груженные шинами, а им навстречу в глубь страны гнали стада коров из Белоруссии. Погонщики были голодные, измотанные. Ели сырую картошку, а коров берегли.

В Двориках (в километре от Ивашкова), куда я бегал в многолюдный дом Алексея Павловича Андреева, было не протолкнуться. В сторону Александрова впритык стояли автомашины, ожидая, когда застрявшая впереди машина выберется из грязи. Ярославское шоссе не отдыхало ни днем ни ночью. По обочинам — тоже машины, порожние и груженые, телеги с товаром, железные бочки, толпы народа, солдаты...

Фото № 2. Помню мягкий, солнечный августовский день. Мне семь лет. Я играю у дома. И вдруг откуда ни возьмись в этой мирной тишине все небо наполнилось враждебным, нудно-тягучим чужим звуком. Я, как зверек, встрепенулся, насторожился. Повзрослев, я нашел точное описание этого звука у Твардовского в главке "Кто стрелял?" из поэмы "Василий Теркин":

И вдруг —

Вдалеке возник невнятный,

Новый, воющий, двукратный,

Через миг уже понятный

И томящий душу звук.

Звук тот самый, при котором

В прифронтовой полосе

Поначалу все шоферы

Разбегались от шоссе.

На одной постылой ноте

Ноет, воет, как в трубе,

И бежать при всей охоте

Не положено тебе.

И тут я увидел того, кто гудел над нами, — немецкий самолет. Он летел низко и строчил из пулемета. Я даже увидел самодовольное, ухмыляющееся лицо летчика, уже хозяина нашего неба, уже победителя — фашиста. Из дома выскочила испуганная мама, схватила меня, прижала к себе, не зная, куда меня спрятать. Мимо проезжал знакомый мужик на телеге, нахлестывая лошадь. Мама бросилась к нему, кинула меня на телегу со словами: "Отвези его в Березино!" (соседняя деревня). Она боялась, как бы немец не стал бомбить Ивашково, строения которого он мог принять за военные склады. К счастью, фашист улетел, и я пришел домой.

Через 60 лет я спросил у Али, моей подруги детства, жившей в доме деда в Двориках:

— А войну ты помнишь?

— А ты что, не помнишь? Войну я помню хорошо. Чего тебе там надо, в войне-то? Когда война началась — не помню, окончание помню. Помню лето, целые Дворики скота, белые коровы, и на кюветах сидят солдаты, забинтованные, отдыхают, откуда-то с фронта везут. У кого голова забинтована, у кого рука, много-много солдат. А к нам привезли товар какие-то два еврея, которые всегда возили товар к нам, перегружали (у нас у дедушки как склад был во дворе, и они увозили товар в Струнино: в Струнино ведь бездорожье было, так они на машинах туда не ездили). Вот они приехали, еще возле нашего дома полуторка какая-то стояла, тетя Валя (дочь деда) у нас была сочинская, девушкой она еще тогда была молодой, а тетю Веру (тоже дочь) уже разбомбили. Бужаниново когда разбомбили, в их дом попала бомба, и тетя Вера сидит вся контуженная на печке, а Светка только родилась. (В благодарность Андреевым за ночлег белорусы оставили им хромую ослабевшую лошадь. На этой лошади Алексей Павлович ездил в Бужаниново за Верой и Светой. Муж ее Николай Степанович был начальником этой станции. Веру с грудной Светой и с обгоревшим тряпьем он привез к себе в Дворики в крохотный неказистый домик. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. — Ю. П.) И вдруг в это время (а еще привезли цистерны пустые, полную деревню вдоль дороги) пришел к нам солдат и говорит: "Дайте ведро, картошку сварить". А за нашим домом был не лес, а осинник, осинник в рост человека, орешник и осинник. Бабушка дала ведро, и они разожгли костерок и варят. А она мне и говорит, а время было такое, картошка уже отцвела, копать готовились: "Сходи за ведром-то, уж время прошло". Я пошла за ведром. Я там присела и жду, когда они мне ведро отдадут, они сидят и едят. И летит самолет, как кукурузник такой, и низко, и вот настолько я его увидела, этого летчика, вот до сих пор в глазах, когда я вспоминаю: шлем у него кожаный и вот такие, как у осы, очки, и оскал зубов, как бы улыбается, и он низко и вот так строчит: ту-ту-ту-ту-ту. Ветки шуршат, трава колышется.

— Вот-вот, это он. Он тогда и над Ивашковом летал!

— И вот так он над Двориками летает. (А когда раньше дедушка, как услышит канонаду, оденет нас, выйдем мы на крыльца, и он нам все говорил: "Еще далеко, где-то в Клину воюют. Вы не бойтесь (а ведь война, все на фронт ушли, а детей на Дворики привезли), как немцы будут, я вас в Михалево отвезу".) Я как заорала и как от этих солдат помчалась, и я ору изо всей силы: "Дедушка, поедем в Михалево!" Надо мной до невест смеялись потом всегда. А солдат за мной бежит, схватит меня, бросит в борозду и ляжет на меня. А я вскакиваю и опять бегу. Он меня опять бросит, а я все ору: "Дедушка, поедем в Михалево". Так я добежала до дома. Прибежала, а там всех уже собирают, кто-то кричит: "Уходите все в лес!" И вот все собираемся, а бабушка Светку завертывает, грудной ребенок, и мы все в лес. И вот мы пробежали уже весь этот осинник и уже в крупный лес, под елку. Сели под елку, а Тольке Мирошину (помнишь такого, в ветлечебнице жил, врача сын?) бабушка и говорит: "Толька, беги опять — кашу забыли", — кружку с кашей манной, Светку кормить. Кашу варили только Светке, раньше ведь манную кашу варили только ребенку, и он побежал. И тут мама пришла (она работала в больнице поваром). Только, говорит, вышла с кухни и прямо ей у ног две пули упали. А он, немец-то летчик, за Изабеллой (Изабелла Владимировна Миракова — заведующая Двориковской больницей; дети от нее прятались, боясь уколов. — Ю. П.) охотится. Она вышла в белом халате, идет в больницу из своего дома. Он за ней летает, она вокруг дуба крутится, а он за ней летает и строчит. Понимаешь, вот за каждым человеком... Он долго летал, и сразу командир какой-то, я не знаю кто, приказал, и все стали кричать: "Катите отсюда цистерны!" И все цистерны покатили вниз. И вот почему на угольнице-то они оказались, их туда, на угольницу, и скатали эти цистерны. Они были пустые. И потом все сказали: "Ну, за бомбами полетел". Он все обследовал и решил, что это бензобаки стоят. И побил он много коров. И как начали везде варить мясо! Хлеба нет, а мяса!.. Вот это один раз было. Один он и летал, и у нас, и в Ивашкове. И почему его никто не расстрелял, не сбил? Нечем, что ли, было?

— Да, нечем. Немцы на Москву навалились, готовились победу праздновать в Кремле…

Юрий ПАЛАГИН

Газета "Вперед"