"ОТПУСТИ МЕНЯ УЧИТЬСЯ!"

28 декабря 2009 2881

Про таких, как Даниил Поташников, на Западе говорят: человек, который сделал себя сам. В России сказали бы "самородок". Инженер НИИхиммаша, изобретатель с множеством патентов, получил высшее образование только на четвертом десятке лет. До того была война, работа на Севере. Биография у него очень необычная, таких людей сейчас почти не осталось. Поэтому мы решили опубликовать воспоминания Даниила Владимировича.

«ОТПУСТИ МЕНЯ УЧИТЬСЯ!»

НА ВОСТОК

Родился я на Украине, в Каменке, примерно в 200 километрах от Киева. Летом 1941 года как раз окончил школу на отлично. У меня была мечта поступить в Харьковский авиационный институт, и я успел отправить документы в этот вуз. Отгуляли выпускной вечер, а утром меня мать будит и говорит: вставай, война! Уже в конце июля район начали бомбить.

А в начале августа поступил приказ: собраться всем мужчинам от 17 до 50 лет. Собралось нас человек триста, нужно было добраться до сборного пункта в Днепропетровске, а там бы распределили — кому в армию идти, кому на "трудовой фронт".

Мой отец, работавший на железной дороге, мать и младший брат остались в Каменке. Уже через несколько дней после прихода оккупантов их расстреляли фашисты. Я туда после войны приезжал, мне рассказали жуткую историю о том, как полицаи заставили моего отца рыть себе могилу... Я тогда понял, что с некоторыми из земляков просто не смогу жить в одном населенном пункте — так они себя проявили в годы оккупации. Так что в Каменке жить мне уже больше не пришлось.

Но обо всем этом я узнал значительно позже. А пока что мы вышли в путь в сторону Днепропетровска, прошли километров восемь и остановились на ночлег в одной из деревень. Утром просыпаемся: из трех сотен нас осталось восемь человек, юноши-комсомольцы. Все остальные вернулись обратно, разбежались! Кстати, среди тех, кто остался, был мой друг Михаил Заднепровский, будущий народный артист Украины. Но мы же комсомольцы, направление движения знаем, значит, надо идти. Пошли. В пути нас начали обгонять отступавшие красноармейцы.

— В чем дело, куда вы? — интересовались мы у них.

— А вы еще денек здесь подождите, сами все увидите, — недобро советовали нам в ответ. И на следующий день мы услышали канонаду... Испугались. Спрятали комсомольские билеты в дупло, запомнили дерево. Но отошли километра два... вернулись и забрали эти билеты. Ну, дети, семнадцать лет, сами понимаете. Ночевать приходилось под открытым небом. К одному деду Михаилу как-то попросились переночевать, так он что-то в ответ пробормотал, мол, "при Сталине пожил, и при Гитлере поживу"...

Добрались, наконец, до Днепропетровска. Пошли ночевать на вокзал. Утром просыпаюсь, рюкзака моего нет, стащили. Ну, у кого-то из нас в этом городе родственники были, а мне куда? Вспомнил, что отправлял документы в институт. И всеми правдами и неправдами добрался "на перекладных" до Харькова. Захожу в авиационный институт, и мне говорят: вы зачислены! И я остался при институте, в общежитии. Но было, понятно, уже не до учебы. Всех нас, студентов, направили копать противотанковые рвы. В район острова Хортица, там, где Днепрогэс. При нас его и взрывали...

Сказали: нужно уходить. Часть из нас направилась на станцию Синельниково, а мы — на другой полустанок. Прошли мы до станции километров 90, на вторые сутки приходит поезд из Синельникова — и его, оказывается, разбомбили, вместе со студентами. В Харькове нас встречали со "скорыми", потому что не все могли ходить из-за ранений. Потом вместе с институтом и харьковским авиационным заводом я отправился в эвакуацию в Пермь, которую в то время называли Молотов. Без всяких вещей, в чем был, я приехал на Урал.

ЛЕТНОЕ УЧИЛИЩЕ

В Молотове я направился в райком комсомола, попросил помочь найти работу. До армии мне оставался год. В принципе тогда можно было пойти на фронт и до достижения призывного возраста, добровольцем. Но мне хотелось узнать сначала судьбу моих братьев, которые уже воевали где-то, и родителей. Братья оба так и сгинули в годы военного лихолетья. Я их искал, но безуспешно.

На Урале мне помог устроиться школьный аттестат с отличием. Мне сказали в райкоме: пойдешь поработать учителем в школу? Я согласился и поехал в город Оханск в Пермской области. Взрослых-то учителей забрали в армию. Так я прожил в Оханске до лета 1942 года. После этого меня призвали в армию. Посмотрели на аттестат и направили в Магнитогорск, куда было эвакуировано училище из Ленинграда — ЛАТКУ (Ленинградские авиационно-технические курсы усовершенствования). Это училище я тоже окончил с отличием, выучился на авиационного механика. Я изучил обслуживание самолетов Ил-2, а также "Харрикейнов", которые поставляли союзники, а главное — Ил-4, дальнего бомбардировщика. Это потом сыграло важную роль в моей судьбе.

НЕБО, САМОЛЕТ...

Распределили меня в полк авиации дальнего действия, базировавшийся в Мичуринске. Там, правда, в основном были "Дугласы", но переучиться оказалось нетрудно. Когда наши летчики уходили бомбить территорию противника, нас, механиков, они с собой не брали. Но вот если речь шла о высадке десанта, то в самолет сажали и механиков. Ведь десант забирали на другом аэродроме, рядом с фронтом. Мне тоже приходилось вылетать и ждать потом на этих аэродромах возвращения боевых машин.

«ОТПУСТИ МЕНЯ УЧИТЬСЯ!»

Пробыл я в Мичуринске месяцев восемь. А потом пришел приказ: меня переводили в Новосибирск. Там открыли училище, где готовили как раз экипажи на Ил-4. Требовались механики, хорошо знающие именно эту машину. Так я оказался в Восточной Сибири. Полк базировался возле Ленинска-Кузнецкого.

Там тренировали летчиков, причем сначала на допотопных машинах, которые еще в Испании успели повоевать, и только 20-30 часов непосредственно на Ил-4. Как говорил наш командир полка, "главное — научить взлетать, жить захочет — сядет"...

Кстати сказать, я однажды по случайности обматерил этого комполка на весь эфир. Там ведь в полете надевался специальный ларингофон, в котором я забыл в какой-то момент перевести рычажок из положения "Говорю и слушаю" в положение просто "Слушаю". А он делал разворот, еще не убрав колеса. Я и сказал в кабине: что, мол, он творит, такой-сякой... Командир потом меня отчитал, и больше я уже не допускал таких ошибок.

Я стал старшиной, был назначен техником звена. А недалеко от училища был совхоз, в котором я встретил свою будущую жену. С которой потом прожил пятьдесят шесть лет. И именно она меня сделала таким, каким я стал... Мы с ней начинали совместную жизнь в землянке, где кроме членов семьи "квартировала" еще и корова.

И вот на аэродроме в Ленинске случилась история, которая вполне могла поломать мою жизнь. Но все-таки судьба меня опять сохранила... На один день я оказался под арестом — в одиночной камере в контрразведке.

Обычно утро начиналось с того, что я готовил к полету самолет, приходил инструктор (чаще всего сам командир полка, который любил лично сделать первый полет), садился за штурвал, выруливал. Первый полет вместе проводят инструктор и механик. Потом я ухожу, а курсанты продолжают летать. В один из таких летних дней произошло ЧП. Я завел двигатель, мы порулили к полосе. И вдруг правый двигатель вместо 1200 оборотов начал давать 700, засбоил. Я показываю пилоту: останавливайся. Открываю капот: четыре цилиндра не работают. Посмотрел на свечи — у них усики прибиты, будто кто колотил по ним. Заменил свечи, завел — через несколько минут, не успели мы взлететь — та же история. Я снимаю цилиндр, патрубки выхлопные, а из него вываливаются бронзовые шарики диаметром в сантиметр. Откуда, что? Непонятно. Ну, я заявку на новый двигатель написал и забыл об этой истории.

Но тут вызывает меня командир полка и говорит: собирайся со мной в штаб (штаб был в 9 километрах в городе). Доехали до штаба. А ты поедешь дальше с этим лейтенантом. Привезли меня в НКВД. Отрезали там пуговицы, отобрали шнурки, ремень — и в камеру. Поздней ночью, часа в три, вызывают на допрос. Спросили: сколько вам нужно времени, чтобы в каждый цилиндр бросить такой шарик? Ну, говорю, минута, наверное, на каждый. И мне говорят: подпишите признание, что сделали это, чтобы убить командира части! Я сказал, что эту ерунду подписывать не буду. Отправили обратно в камеру. А утром вызывают второй раз и говорят, что мне верят, я могу идти, но ни в коем случае ничего не имею права рассказывать о том, что со мной было. Так я и пошел пешком на аэродром...

А потом выяснилось вот что. Надо сказать, что у Ил-4 охлаждение моторов воздушное, и цилиндры очень сильно нагреваются. А клапаны делаются из бронзы. И если машину неправильно эксплуатировать или наличествует дефект при изготовлении (как в моем случае, там, как выяснилось, вся серия была бракованной), то со временем бронза крошится и попадает туда, где температура близка к температуре ее плавления. Бронза спекалась в шарики, которые гробили мотор. Это уже на самом заводе-изготовителе разобрались...

После победы учителей демобилизовывали очень быстро, учитывая страшный дефицит педагогов в стране. И я остался в Ленинске-Кузнецком работать в школе. Пошел в гороно, и мне сразу дали направление на работу. Преподавал математику и физику. К слову сказать, я репетиторством до самого последнего времени занимался, у нас в Пересвете у меня человек пятьдесят "крестников". В прошлом году девочка — моя ученица — поступила на бюджетное отделение, со стипендией не куда-нибудь, а в МГИМО...

Поработал я в Сибири до 1947 года. Жизнь была нелегкая. У меня обмундирования — всего одна шинель. Там у нас родился первый ребенок, красавица-дочь.

ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ ПРО САХАЛИН

И в это время бывший сосед написал с Сахалина. Он поехал из Сибири поднимать там угольную промышленность. Мол, приезжай, тут тоже учителя очень нужны, и северные льготы положены. Мы поехали вместе с женой.

«ОТПУСТИ МЕНЯ УЧИТЬСЯ!»

Но мне хотелось продолжать учебу. Я написал в Харьков, нельзя ли восстановиться? Мне ответили, что можно, и я отправился на Украину. Но... уехал ни с чем. В стране бушевала кампания по борьбе с "безродными космополитами". Меня встретили так, что я сразу понял: я в этом институте лишний... Я написал заведующему гороно, что хочу вернуться. Только направили меня уже не в Горнозаводск, а в поселок Мгачи на севере Сахалина.

Я там не только поработал учителем, но "дорос" даже до директора школы. На дворе уже стояли хрущевские времена. Беда пришла, откуда не ждали: от кукурузы. Не от того, что она у нас не выросла, как вы могли подумать, а совсем наоборот. Люди старшего поколения помнят, как Никита Хрущев пообещал перегнать Америку по сельскому хозяйству и рекомендовал для этого сажать кукурузу везде, вплоть до Крайнего Севера. У наших учеников был опытный участок при школе, и они там вырастили аж восемь сортов кукурузы, высотой по три метра (специально написали в Ленинград, нам оттуда прислали семена)! А соседний колхоз посадил эту культуру и... оконфузился. Ничего путного у колхозников не выросло. Дернуло же меня написать на эту тему в газету: приезжайте, посмотрите, какие у нас початки. Весь район был в курсе этой истории, и родители моих учеников знали, и сами дети видели, как оскандалился колхоз. Дело дошло до райкома партии. Вспомнили тут же, что у меня нет специального педагогического образования, и от должности меня, как говорится, освободили.

САМОЕ СЛОЖНОЕ РЕШЕНИЕ

И вот мне тридцать четыре года. Жизнь меня выбила из привычной колеи. И я говорю жене: "Оля! Это у меня последний шанс. Хочу учиться. Я получу образование, если только ты меня отпустишь!" В это время у нас было трое детей. Материально, конечно, я уже мог семье помогать, потому что выслужил на Севере пенсию. Но все-таки... Но она разрешила. И я подал документы в Московский авиационный институт. Меня приняли, дали место в общежитии.

Надо сказать, я не просто окончил его с отличием, но четыре года подряд получал ленинскую стипендию — то есть сдавал экзамены на одни пятерки.

А еще в годы моей учебы создалась ситуация, о которой писала центральная пресса. Дело в том, что когда я был на третьем курсе, на первый курс поступила... моя старшая дочь. То есть был период, когда мы с ней обучались одновременно. И даже жили в одном общежитии. Про это узнал корреспондент Василий Песков из "Комсомолки", написал в газету. Дочке потом мешок писем пришел со всей страны! Тираж-то у газеты был многомиллионный. В том числе с предложениями руки и сердца. Она, правда, в переписку с "женихами" вступать не стала. К слову, впоследствии у меня и сын МАИ оканчивал, и младшая дочь...

В поселке Новостройка я оказался в 1966 году. 22 года проработал на НИИхиммаше. Распределение, правда, прошло не очень гладко. Я защитил диплом, меня распределяют в Подольск в "фирму", связанную с атомной промышленностью. Я с женой поехал отдыхать на курорт. Приезжаю, а меня огорошили: Подольск от вас отказался. Без объяснения причин.

И тут как раз идет институтское партсобрание. Меня предварительно попросили: расскажи студентам, мол, как работал (а у нас много студентов партийных было). И тут вдруг объявляют: прекращаем прения! Я поднял руку: как же так? Слово давали тем, кто позже меня записался! И ректор меня поддержал: буду выступать только после Поташникова.

Я вышел на сцену и сказал все, что думал. Начал со слов: "Вы как распределяете, по заднице или по уму?" Ну, или почти все, что думал, сказал. Потому что в Подольск, естественно, не взяли меня не из-за профессиональных качеств. Испугались "пятого пункта" в анкете, национальности. Этого я уточнять с трибуны не стал. Потом мне говорили: ты один сказал вслух то, что мы не решались. Вечером ко мне пришли парторг института и декан факультета. Поговорили. Декан сказал: поезжай в Загорск. Если ты там приживешься, то я тебе гарантирую, что через полгода тебе дадут квартиру. Он мог такое обещать, у него жена была в то время депутатом Верховного Совета. Поехал я в Новостройку, поговорил с руководством и согласился тут работать.

ОТ ЛУНОХОДА ДО "БУРАНА"

Об этом решении я не пожалел. Потому что судьба свела меня с прекрасными специалистами. Например, с Юрием Васильевичем Капиносом, "тепловиком". И, я думаю, на предприятии тоже не пожалели о том, что меня приняли. У меня около 40 рацпредложений, десять изобретений (из которых 8 — "закрытых", секретных). В испытаниях всех кораблей, которые выводили в космос аппараты, начиная с лунохода и кончая программой "Союз-Аполлон", есть доля моего труда. Я был руководителем группы, которая анализировала и обрабатывала результаты испытаний.

Это было интересное время, когда наша страна соревновалась в космической сфере с США. Задача эта была достаточно сложной. Камеры для испытаний у американцев были значительно больше в то время — у нас 600 кубометров, а у них 50 тысяч. Поэтому нам приходилось больше считать, проверять изделия расчетами, а не в ходе экспериментов. Ну, в результате они и получались значительно тяжелее, чем у западников. В полтора-два раза. Почему? Да потому, что приходилось увеличивать на всякий случай запас прочности. А вдруг мы просчитались? Но все-таки шли мы в авангарде технического прогресса.

Однажды приезжают к нам коллеги из Днепропетровска, с завода "Южмаш". Испытывать "изделие". Испытываем теплоизоляцию боеголовки, говоря "несекретным" языком — как мы потом выяснили. Но сначала нам ничего не сказали — в чем особенность, какое "изделие". Я говорю: вы хоть растолкуйте подробно, что будем испытывать? Они отвечают: инженер, делай, что тебе говорят, и не суйся в то, что тебя не касается. Привезли и методику испытаний, которые нужно было провести по всем этапам, от старта до попадания в цель. Начинаем. Представитель с Украины то краснеет, то зеленеет: ничего не получается! Но ты хоть скажи, что получить-то хочешь? Не имеет права. Но в конце концов дозвонился до своего начальства, получил санкцию. До сих пор подробно сказать нельзя, в чем было дело, потому что оружие это еще на вооружении. Но, коротко говоря, мы поняли, что методика испытаний должна быть совершенно иной. И добились успеха.

ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ "ЭКОНОМНОЙ"

Очень интересная история была с венерианским аппаратом. С завода имени Лавочкина привезли этот шар, который должен был сесть на поверхности планеты. А у меня в то время были трения с новым начальником. Потому что у меня принцип: кто делает изобретение, кто думает — тот и подписывается в качестве автора. "Соавторов" из начальства не беру. Ну, и он тогда старался оттереть меня потихоньку в сторону. Ну, да ладно...

Там система какая: запускают машину, при подлете к Венере этот шарик отделяется и спускается на поверхность. И на всех этапах испытаний, в том числе после отделения разгонного блока (а его мы не могли отделить, не открыв камеру) на спускаемом аппарате должно было сохраниться одинаковое распределение температур.

«ОТПУСТИ МЕНЯ УЧИТЬСЯ!»

Способ, как этого добиться, придуманный на "фирме" Лавочкина, не работал. Их ведущий проекта от Лавочкина спрашивает: а что же делать? Я внес рацпредложение, дал оригинальную схему, как обеспечить одинаковое температурное поле. Тут уж меня "отодвинуть" потом в сторону было нельзя.

На испытаниях это помогло сэкономить много денег, так как каждый час испытаний стоил очень дорого: там ведь и солнечную энергию имитировали, и многое другое. Мне за рацпредложение выписали сто с небольшим рублей. А экономия — 200 тысяч (и по действующим тогда нормам автору полагалось 2 процента от суммы). Я поинтересовался: что же так мало? Мне объяснили: Даниил Владимирович, если мы вам эти четыре тысячи выдадим, то как отчитаемся за полученную от завода сумму? Советский подход, короче говоря... Но испытания провели тогда мы очень удачно.

Защитил ли собственную диссертацию? Нет, хотя она была почти готова. Просто не хотел тратить здоровье на борьбу с тогдашним моим начальником. Но отзывы на диссертации других приходилось писать нередко. Иногда приходилось говорить соискателям: "Слушай, лучшее, что я могу для тебя сделать, — это просто промолчать". Так, чтобы написать отзыв по заранее подготовленной автором "рыбе", я не соглашался никогда.

КАК "ЗАРЕЗАТЬ" ГОСПРЕМИЮ

Если уж об этом зашла речь, то однажды я попытался лишить коллег Государственной премии. Начали у нас строить вторую испытательную камеру. У первой объем был всего 600 кубов, из них полезных 300. А вторая камера оказалась 9000 кубов — она необходима была для отработки "Бурана". Я, кстати, делал обзор всех испытаний, которые были проведены у нас на предприятии с 1968 года по 1984-й (указав, что дало каждое испытание) — эту работу использовали для обоснования необходимости постройки новой камеры.

И вдруг я вижу, что начинают строить эту камеру, не учитывая опыт нашей работы. И было совещание, где я выступил и назвал несколько причин, по которым они допускают ошибки. Директор НИИхиммаша, ныне уже покойный, меня попросил отдельно с ним встретиться и изложить свое мнение. После этого я узнаю, что за эту камеру авторскому коллективу оформляют... Госпремию! Там наших трое в списке, а еще из Бауманского института и с "фирмы" из Балашихи — всего 11 человек.

А я хорошо знал референта директора, попросил его показать мне проект. Почитал, написал на него замечания... и отправил их в Комитет по государственным премиям. Предупредив, правда, и наш партком об этом своем поступке. Сказал, что если кто-то не согласен с моей позицией, пусть опровергнет приведенные аргументы.

Коротко говоря, они доказывали, что эта камера будет лучшей, а я написал, что не лучшей, а худшей — и объяснил, почему. Они ждут, что в ноябре объявят их лауреатами. Пришел день, а их нет в списке! И никто, ни из МВТУ, ни из других организаций не стал со мной полемизировать. Впрочем, уже после выхода на пенсию я узнал, что Госпремию "творческий коллектив" в итоге получил. Попросту заменили название работы, поменяли одного из разработчиков и получили "заслуженную" награду. Но тут уже от меня ничего не зависело.

Но, еще раз говорю, на предприятии очень много было и коллег по-настоящему талантливых, болеющих за свое дело... Теперь, кстати, эта камера уже не работает — растащили все. А что вы хотите, там одной нержавейки был слой толщиной 23 сантиметра!

В конце восьмидесятых я ушел на пенсию. Супруга моя скончалась в возрасте 76 лет. К сожалению, я безвременно потерял и сына, а он был очень талантливым. Достаточно сказать, что он стал первопроходцем в деле разработки горизонтального бурения скважин — в 500 метров длиной мог такую скважину пробурить! Родные мои, не только внуки уже, но и правнуки разлетелись по свету — вплоть до Австралии. В Пересвете у меня никого родных не осталось. Денег мне хватает — я ведь еще и пенсию как участник войны получаю. Одиноко иногда бывает... Но я с этим борюсь с помощью Интернета. Через "Одноклассников" умудряюсь не только друзей старых находить, но даже и родственников.

Оглядываясь назад, я думаю: все-таки мне очень повезло с женой. Если бы не ее поддержка, если бы не проявила она такой самоотверженности, отпустив меня в столицу на учебу, — кем бы я был сегодня? Я ей в одном из писем написал, что выйти замуж за инженера несложно, а вот сделать мужа инженером далеко не каждая сможет. Простая русская женщина. Она не знала иногда, что нужно делать. Но что делать никогда в жизни нельзя — она нутром чувствовала. Например, становиться препятствием для развития супруга. Я за это ей бесконечно благодарен.

Записал Александр БЛИНОВ

Газета "Вперед"